Моральный кодекс исследователя и нравственные основания научно-педагогической деятельности (Журнал «Вопросы философии») - часть 2

В.Н. Порус: Прежде всего, я бы отказался от этакой академической благостности нашего обсуждения. Ситуация, на мой взгляд, кричащая, а мы обсуждаем вопрос в значительной степени формальный: нужен или не нужен еще один документ, так или иначе кодифицирующий этические принципы.

Я приведу два примера – зарисовки из жизни. Они мне нужны, чтобы затем высказать свое мнение относительно самой идеи кодификации. Пример первый касается моего друга и сотрудника профессора Владимира Карловича Кантора. Он сам рассказал об этом в интервью, опубликованном на сайте Высшей школы экономики. Он приводит случай, который может вызвать как улыбку, так и горькие слезы. Работая над очередной темой, Кантор имел неосторожность (или смелость!) поделиться своими соображениями (еще не опубликованными) на лекции со студентами философского факультета. Через некоторое время одна студентка сдала ему курсовую работу, где был воспроизведен его рассказ. Тогда Владимир Карлович возмутился: «Это же я сказал, а Вы без кавычек приводите это как свою работу!» – на что девушка возразила: «Ну, а Вы где это взяли? Наверное, из Интернета». Расстроенный Кантор побежал дописывать свою работу и вскоре опубликовал ее, с тем чтобы никто не мог сказать, что он списал ее у этой студентки.

Случай второй – тоже из жизни. Совсем недавно группа студентов МГУ провела мирную сходку на территории университета. Студенты протестовали против того, что некие «лидеры» гуртом записали их в так называемый Народный фронт. Эти студенты были недовольны тем, что их не спросили, и высказали свое несогласие. Появилась группа молодцов в полицейской форме и без оной, которая грубейшим образом разогнала студентов, применяя к ним (фактически – детям), жесткие, чтобы не сказать – жестокие, методы. Ни один преподаватель МГУ не выразил своего возмущения. Единственная реакция последовала от ректора, который написал слезное письмо с просьбой освободить детей с обещанием принять по отношению к ним воспитательные меры.

Что общего у этих совершенно разных примеров? Я бы сказал так: произошла культурная катастрофа, в частности катастрофа моральная, и попытки сейчас кодифицировать принципы морали в стенах университета, в научных учреждениях напоминают мне попытки создания реестра обломков разрушенного здания с неясной целью. На обломках ставится маркировка: «Этот обломок хороший, а вот этот не очень». То есть происходит прикрытие реального положения вещей рассуждениями о том, нужна или не нужна кодифицированная система этических принципов.

Проблема совсем в другом. Для того чтобы ученые отделяли добро от зла, плевелы от зерен и козлищ от агнцев, вполне достаточно здравого смысла, имеющегося опыта и действующего законодательства. Но я говорю о моральных оценках. Я согласен с Наталией Ивановной, что мы все оказались в очень сложном положении. Когда я ставлю незаслуженные оценки, когда я не поднимаю руку, когда ее нужно поднять, и поднимаю ее, когда ее не нужно поднимать, исходя из соображений личной безопасности, конформизма, да просто из трусости, – чем, в сущности, я так уж отличаюсь от обыкновенного проходимца, обделывающего свои делишки под молчание или даже одобрение коллег? Кто из нас может искренне считать себя образцом этического поведения как в науке, так и в педагогической деятельности? Тогда вопрос: а что можно изменить с помощью кодекса? Не является ли он некой пародией на моральный кодекс строителя коммунизма, который, я помню, в 70-х гг., кроме издевательской ухмылки, никакой реакции не вызывал? Его вклад в дело «строительства коммунизма» в нашей стране был так жалок и смешон, что мог только дискредитировать как саму идею коммунизма, так и идею участия в нем.

Я думаю, что сейчас актуальна не проблема формальной кодификации моральных принципов современного научного сообщества, а совершенно иная проблема – создания образцов морально-этического поведения как в деле преподавания, так и в научном исследовании. Эта проблема не может решаться какими-то универсальными рецептами, за несоблюдение которых человека могут лишить морального права участвовать в такой деятельности. Такие образцы создаются всей жизнью, они создаются общественным мнением (по «гамбургскому счету», если угодно), – когда стыдно поступать скверно в присутствии уважаемого человека. Не кодификация, а пропаганда моральных поступков, даже просто сообщение о них – вопреки сложившейся традиции, когда моральный человек выглядит «лохом» и неудачником по сравнению с теми, кто обходит острые углы при столкновении морали с жизнью. Вопреки культурной катастрофе, уже случившейся, но еще должным образом не осознанной, вопреки атмосфере разложения, необходимо всеми способами (их, вообще говоря, очень много, и они не забыты!) поддерживать те образцы, которые могут стать ориентирами.

В.П. Шестак: А почему Вы считаете, что плохих примеров множество? Почему Вы считаете, что это массовое явление? Разве мы проводим кодификацию из-за растущего числа примеров? Я не понимаю, почему у нас средний уровень скоро сдвинется влево. Вы предлагаете создать «аллею славы»?

В.Н. Порус: Общая ситуация в высшем образовании и в науке с моральной точки зрения просто катастрофическая. Доказывать это я считаю неуместным, потому что это все знают. Что касается примеров нравственного поведения, то их не так мало, чтобы о них можно было забыть. Я не употреблял термин «аллея славы» и говорю не о формальном, а о реальном внедрении в сознание современного ученого и преподавателя того, на что можно ориентироваться, чему можно посвящать жизнь, и того, с чем можно сравнивать свое собственное поведение.

Н.И. Кузнецова: Я бы поддержала идею «аллеи славы» ученых и педагогов. Не так давно я выступала в «Библио-Глобусе», где был разговор про Ломоносова. Раньше у нас издавались книги об ученых. Сегодня главный редактор серии ЖЗЛ сказал: «Господа, вы должны иметь в виду, мы практически не выпускаем биографии ученых. Эти книги не раскупаются». Это еще один штрих к катастрофе.

Б.Г. Юдин: Я хотел бы сказать несколько слов. Зачем надо так жестко противопоставлять кодификацию и образцы? Вполне допустимо сосуществование и того, и другого. Приведу пример. В 1947 г. в Нюрнбергском процессе, который судил исследователей, проводивших бесчеловечные эксперименты на узниках концлагерей, участвовали два американских эксперта-медика. Судьи в какой-то момент предложили им сформулировать конкретно те этические нормы, которые нарушались в этих исследованиях. Так был сформулирован Нюрнбергский кодекс, так была проведена кодификация, сформулировано 10 принципов, о которых, впрочем, на несколько десятилетий забыли. Лишь в 1960-е гг. к этим принципам вернулись и стали реально руководствоваться ими при проведении биомедицинских исследований с участием человека в качестве испытуемого. Сейчас разработана масса кодифицирующих документов, в том числе и юридически обязывающих, которым должны следовать ученые при проведении исследований на человеке, причем не только биомедицинских.

Я не вполне согласен с той мрачной картиной всеобщего крушения морали, которую изобразил здесь Владимир Натанович. Более того, я взял бы на себя смелость утверждать, что такая позиция может служить своего рода ширмой для того, чтобы покрывать морально неприемлемое поведение. Действительно, можно ведь рассуждать так: на наших глазах всё здание морали рушится до основания, а вы, вместо того чтобы его подпирать, встреваете с какими-то своими мелочными отступлениями от норм. Это живо напоминает мне ситуацию, с которой на протяжении многих лет я сталкивался при обсуждении этических проблем медицины. Часто приходилось слышать примерно такое: «Да о чем вы нам говорите! У нас тут жесточайший кризис, врачи получают нищенскую зарплату, а вы толкуете о какой-то этике! Этика – это то, чем могут заниматься только сытые и благополучные, у которых нет серьезных жизненных забот. Вот кризис кончится, тогда и будем рассуждать об этических нормах». От одного высокопоставленного деятеля сферы здравоохранения я услышал (разумеется, в кулуарах, а не с трибуны): «Ваши этические проблемы для меня стоят не на первом, даже не на втором-третьем, а на десятом месте». И мне доподлинно известно, что такая позиция реально используется для оправдания очень многих безобразий.

В этой связи позволю себе немного отвлечься на такого рода мелочи. Мы перевели разработанный в университете Майами (штат Флорида) онлайновый курс из девяти модулей по ответственному проведению исследований. Каждый, кто собирается проводить исследования в США или участвовать в тех, что финансируются из бюджета США, должен пройти подготовку и получить сертификат. Это вполне конкретная тренинговая программа, включающая, помимо всего прочего, ознакомление с множеством юридических и иных, более мягких нормативных документов, призванных регулировать исследовательскую деятельность. По поводу «случая Кантора». Студенту, который в своей курсовой работе «воспроизводит» текст преподавателя без соответствующих ссылок, по-видимому, никто не объяснял, что такое плагиат. Если бы этот студент прошел подобный курс, он бы знал, что это нарушение.

В.Н. Порус: Студент очень хорошо знает, что он делает. Он прекрасно осведомлен, что за плагиат исключают из университета.

Б.Г. Юдин: Но его, я полагаю, не исключили… И даже если он знал, что плагиат – это нехорошо, то вместе с тем был уверен, что его не исключат, что это нарушение вполне распространенное и допустимое. Вот данные одного социологического обследования, в котором участвовали китайские ученые. В 2009 г. агентство Синьхуа провело онлайн-опрос, показавший, что 44,25% респондентов считают мошенничество (а оно в данном случае включало, наряду с плагиатом, также фальсификацию и фабрикацию исследовательских данных) «распространенным явлением». При этом 24,28% отметили, что, поскольку так поступают большинство исследователей, отказываться от этого, возможно, «достойно уважения, но глупо».

Вообще само по себе такое знание было бы для нашего студента морально обременительным. И еще одно: если бы он в полной мере осознавал, что плагиат – морально неприемлемая форма поведения, он едва ли отважился бы инкриминировать такое поведение собственному профессору.

И.В. Мелик-Гайказян: Простите, но если подходить концептуально к этой конкретной ситуации, то виноват не студент, а преподаватель, который не знает формулы добродетели и успеха в науке, выведенной Эйнштейном. Формула связывает: 1) умение усердно работать, 2) знание правил (то, о чем говорил Борис Григорьевич) и 3) умение держать язык за зубами (не стоит рассказывать на лекциях еще не опубликованные научные результаты). Эйнштейн опирался на изречение Ньютона, который считал, что добродетель ученого – это терпение мысли, заключенное в известном правиле. Можно сказать, что Эйнштейн дополнил «формулу» Ньютона словами «умение держать язык за зубами», что, наверное, стало актуальным уже больше ста лет назад. Но «терпение» (или «усердие») и «правила» остаются ключевыми словами в характеристике добродетелей ученого. А как это будет пропагандироваться: аллея славы, образцы для подражания или новый институт святых? – не знаю, но, по крайней мере, об этом надо говорить. В одном из сочинений было написано: «Море нельзя очистить от нефти, потому что это трудно». Деятельность комитетов по биоэтике демонстрирует, что трудную работу можно начать делать. Делать, терпеливо демонстрируя прагматику правил.

Н.И. Кузнецова: Я совершенно согласна с Борисом Григорьевичем, что мы должны объяснить студентам, что такое плагиат, и я трачу на это довольно много времени. Но ведь обычная студенческая ситуация состоит в том, что они слушают лекции, а потом на зачете или экзамене должны повторить то, что говорил лектор. И когда студенты приступают к письменному тексту, будь то курсовая или дипломная работа, они искренне не понимают, почему нельзя услышанное на лекции выдать за свое, ведь они добросовестно «присвоили» лекционный материал, за что и получили высокую оценку. Их следует приучать к корректному цитированию, что, как оказалось, не так-то легко.

Тут есть еще один важный момент, который относится к тексту кодекса. Лет десять назад мы со В.С. Степиным говорили о том, что может включать моральный кодекс ученого. Он заявил: «Все здесь сводится к двум принципам: запрет на фальсификацию и запрет на плагиат». Но ведь за это судят! Где есть этическое, там нет суда. А обнаруженная фальсификация или плагиат – это повод для обращения в суд. Чтобы студенты уже на уровне курсовых работ не допускали плагиата, я объясняю им, что за это можно привлечь к суду. Я не ссылаюсь на этический кодекс, потому что понимаю, что для них это не будет сильным аргументом. И это – увы! – тоже реалии сегодняшней жизни. Думаю, что в данной Декларации юридическое слишком переплелось с этическим, что категориально неправильно.

В.Н. Порус: Разрешите ответить на адресованную мне реплику. Прежде всего, студенты хорошо информированы и о юридической ответственности за плагиат, и о его моральной недопустимости. Не нужно делать из них идиотов. Они не слишком образованны, но очень умны и, я бы сказал, хитры. Бывают времена, когда расстояние между кодификацией моральных принципов и реальной работой по их воплощению становится критическим. Да, иногда нужно и кодифицировать моральные принципы, создавать документы наподобие Декалога. Но, повторяю, бывают разные периоды. Я называю период, в котором мы находимся, катастрофическим, и в этой ситуации попытки кодификации, формальные рассуждения, апелляция к информированности есть не что иное, как ширма, которая непременно будет использована для сокрытия неприглядных делишек как со стороны тех, кто прямо нарушает моральные принципы, так и со стороны тех, кому выгодно эти нарушения фиксировать. Я имею в виду случаи, когда администрация университета может совершенно спокойно расправиться и с преподавателем, и со студентом, и с аспирантом, обвинив его в каких-то нарушениях моральных норм. Мораль становится оружием именно в тех ситуациях, когда нельзя рассчитывать на какие-то эволюционные процессы. Вот почему я говорю, что сейчас в России заниматься проблемами кодификации, унификации, так сказать, документирования морально-этических концепций – это есть способ построения ширм, за которыми будет скрываться известная всем действительность. На мой взгляд, самое плохое, что эти кодексы будут повышать градус лицемерия, углублять разрыв между пропагандируемым должным и реальностью, чем лишний раз будет подчеркнута бессмысленность этих кодексов. Вот почему я против идеи кодификации в неподходящий исторический момент.

И.В. Мелик-Гайказян: А когда будет подходящий момент? Если катастрофа, то хуже уже не будет.

В.Н. Порус: Подходящий момент определяет история. Я знаю, что этические кодексы создаются на основе устойчивых традиций, т.е. фиксируют уже сложившиеся отношения в обществе, и тогда они носят дескриптивный, а не прескриптивный характер. Кодекс полезен тогда, когда в документе закрепляется то, что превалирует в действительности, и всякое отклонение от документа является осуждаемым. Если же все наоборот, когда действительность абсолютно не соответствует создаваемому моральному кодексу, то он – не более чем тряпочка, которой прикрывают стыдные места.

Э.М. Мирский: Действительность не очень-то должна чему-то соответствовать.

М.Б. Сапунов: Как известно, действительность должна быть разумна, т.е. стремиться к идеалу. В связи с этим хотелось бы обратить внимание на, так сказать, метафизическое отличие дискурсов двух типов документов. Можно говорить об онтологическом отличии обязательств и ответственности, лежащих в основе «договора» и «кодекса» как системы моральных запретов, выработанных сообществом с целью выживания, – с одной стороны, и Декалогом (декларацией) как набором нравственных заповедей, обращенных к личности, – с другой. В первом случае мы имеем обязательства перед социальной группой, т.е. перед социальной реальностью, во втором – обязательства перед самим собой, перед «своим понятием»; это ответственность за бытие – с позиции вечности. Различаются и санкции: осуждение коллег с позиции социальной нормы – в первом случае и угрызения совести, т.е. духовное страдание, – во втором. Думается, мертоновские императивы предполагают оба эти измерения.

В.А. Шупер: Я выскажу свое сугубо личное мнение. На мой взгляд, содержание проекта кодекса и дополняющих его документов частью тривиально, частью ошибочно. Все утверждения в этих текстах можно распределить по этим двум категориям. Я не удержался и выписал одну фразу: «То, что от века считалось добродетелью ученого и высшим проявлением человеческого разума, – стремление к истине и открытию неведомого, все чаще приходит в противоречие с не менее значимыми этическими принципами самосохранения, непричинения вреда, устойчивого развития, социальной справедливости и роста общественного благосостояния». Во-первых, как представитель эмпирической науки я тут же должен сделать стойку и сказать, что концепция устойчивого развития не выдерживает никакой критики. Это, однако, не тема нашей встречи, хотя достойная тема для другого круглого стола. Скажите мне, когда это стремление к истине и открытию неведомого входило в противоречие с этическими принципами? С этическими принципами входило в противоречие создание ядовитых газов, ядерного оружия. Как деятельность ученого по познанию мира может противоречить этическим принципам? Она им соответствует по определению.

Я пытался понять, для чего написан этот кодекс. Для того чтобы урегулировать те проблемы, которые уже урегулированы на законодательном уровне? Но это нелепо. Есть принципы Мертона, и их вполне достаточно. У Мертона, например, ничего не сказано о недопустимости плагиата, и именно потому, что этот вопрос урегулирован на другом уровне. Именно там, где упоминаются принципы Мертона, авторы проговорились о том, зачем они все это написали. Принципы Мертона нужны для того, чтобы регулировать этические отношения внутри научного сообщества, а кодекс нужен, чтобы урегулировать отношения между обществом и наукой, – это я прочел у вас. Есть французская поговорка: “C'est plus qu'un crime, c'est une faute” («Это больше чем преступление – это ошибка»). В чем состоит нынешняя ситуация? Наука – дочь Просвещения – сталкивается с обществом, которое давно от принципов Просвещения отказалось.

Б.Г. Юдин: Меня восхищает характерная для Вячеслава Александровича четкость формулировок: «Авторы проговорились о том, зачем они все это написали»! Вообще же говоря, история науки знает немало примеров того, как сами ученые-естественники указывали на опасности, проистекающие для человека и человечества от поиска истины, не сдерживаемого никакими этическими рамками. А в качестве иллюстрации такого рода конфликтов я могу сослаться, к примеру, на вересаевские «Записки врача», где эта проблема обсуждается весьма профессионально и вместе с тем эмоционально.

По поводу концепции устойчивого развития. От лица тех, кто готовил проект декларации, я готов поручиться, что ни один из нас не считает себя достаточно квалифицированным для того, чтобы отстаивать, критиковать либо вообще так или иначе обсуждать эту концепцию. Но поскольку значительная часть научного сообщества эту концепцию всё же разделяет, упоминание ее не представляется мне чем-то очень уж крамольным. И еще. Я считаю высказанные Вами только что утверждения не столько эмпирическими констатациями, сколько ценностно нагруженными суждениями. Это относится и к последнему из них.

В.А. Шупер: Несколько лет назад по Радио России я слышал сообщение о том, что в Англии было впервые передано через Интернет сообщение, созданное силой человеческой мысли. Текст этого сообщения: «Вперед, барсуки!» Я и позднее встречал сообщения об устройствах, которые реагируют на силу человеческой мысли. Я не знаю, где здесь истина, где важнейшее научное открытие, вполне сопоставимое с открытием Поповым радио, а Попов передал первую радиограмму, состоявшую всего из одного слова «Герц». Я просто отвечал на возражения. Что касается научного этоса, то хотелось бы привести слова одного моего коллеги. Он сказал: «Раньше были представления о том, что определенные вещи нельзя говорить в научном сообществе. Сейчас остались определенные люди, в присутствии которых нельзя говорить определенные вещи». От себя добавлю, что когда уйдут эти люди, лавочку можно будет закрывать. Поэтому я настроен весьма пессимистично. Что касается различия между ситуацией в исследовательских институтах и ситуацией в вузах, то я ее ощущаю прекрасно, потому как сам пребываю в двух ипостасях. У себя в институте я свободен и уверен в себе, могу высказывать то, что я думаю, имея репутацию «зверя своего совета», а на кафедре я играю в команде. Поэтому эта проблема мне очень близка. Но с того ли конца мы к ней подходим? Не уверен. В конце прошлого года в «Известиях» была опубликована статья Иноземцева, в которой приведены очень интересные данные: в США оканчивают университет 42% поступивших, в Британии – 60%, в России – 94%.

Что к этому можно добавить? Студенты – наши кормильцы. Мы вынуждены играть по этим правилам в силу экономической необходимости. Либеральная фальшь о том, что «деньги должны идти за студентами», нисколько не меняет положения. Студент – священная корова, которую нельзя зарезать. В негосударственном университете, где я свирепствовал, меня долго терпели, но потом все же отказались от моих услуг. В государственном университете я себя так уже не веду. Принятие этического кодекса без изменения экономического базиса, действительно, будет способствовать дальнейшему распространению ханжества.

М.Б. Сапунов: Эдуард Михайлович, насколько я помню, Мертон специально останавливался на этих вопросах?

Э.М. Мирский: Концепция социологии науки, и в частности императивы научного этоса, были предложены Мертоном в результате критического анализа результатов исследований социологии знания и философии науки. В качестве плодотворной альтернативы для объяснения отношений между учеными Мертон предлагает перейти от представлений о стремлении к Истине, то есть идеалу, что свойственно этическим системам, к представлению об этосе как признанной сообществом системе прагматически обоснованных правил, не имеющих прямого отношения к каким-либо идеалам. Сообществу нужна не истина – ему нужен результат, который интересен и полезен для работы другим членам сообщества. За этот результат сообщество расплачивается с автором признанием его заслуг, в том числе и вниманием к его будущим работам. И императивы Мертона – это не нормы поведения, а информация о том, какой реакции сообщества исследователь должен ожидать по отношению к представленному на суд коллег результату как вкладу в общую работу. По сути дела, единственным императивом, предполагающим вполне определенное поведение ученого, является организованный скептицизм, то есть участие в критическом анализе и оценке полезности вкладов коллег. Это своего рода рамочные условия конкуренции, где в каждом типичном случае ученый имеет дело не с набором указаний о том, как поступить, а с формулировкой некоего выбора, который он должен делать сам (амбивалентность).

При этом по умолчанию предполагается оценка добросовестно полученных результатов, по крайней мере, ни о каких нарушениях и нарушителях не упоминается. Соответственно, добросовестность и прилежание сами по себе не оцениваются как добродетель; они предполагаются в качестве условия принадлежности к сообществу («надо делать хорошо и не надо плохо»).

В современных условиях эти ограничения оказываются слишком сильными в связи с новыми условиями существования науки в социально-экономической системе. В ряду ценностей, которыми руководствуется профессиональный исследователь, признание сообщества, как и сама принадлежность к сообществу, часто оказывается не на первых местах.

Здесь ссылки на Мертона едва ли могут помочь. Поэтому и основные усилия направлены на то, чтобы параллельно с кодификацией формализовать описание того, с чем сталкивается исследователь в процессе своей карьеры (от чего она зависит, как она зависит от ситуации в организациях). Сколько бы мы ни показывали икон и мемориальных досок, он приходит в свою лабораторию или на кафедру и видит, что там это все, мягко говоря, не совсем так. И наиболее непримиримые оказываются непримиримыми только «сверху вниз», а «снизу вверх» – в ограниченном смысле. То есть здесь речь идет просто о просветительстве, о формализации, прежде всего – в обучении, а также в процессе переподготовки кадров: о том, что существуют разные научные журналы и в них есть разные правила, в том числе расстановки авторов. Я смотрел упомянутые Борисом Григорьевичем модули (работа в основном проводится в Томске под его руководством), в них рассматриваются разного рода конфликтные ситуации, где обучаемому предлагается принять решение и разбираются варианты решения. Если вы считаете, что нашим студентам это знать не нужно, это другое дело.

В.А. Шупер: Обязательно нужно, но это не кодексы, а стандарты научной работы.

Э.М. Мирский: Кодекс – это и есть стандарты научной работы, представленные на несколько ином уровне. Это другие стандарты – стандарты поведения ученых.

В.А. Шупер: Если Вы разошлете ученым ту информацию, о которой Вы сейчас говорили, они прочтут ее с величайшим интересом, но если Вы пришлете им кодекс, его никто читать не будет.

Б.Г. Юдин: Ваше утверждение о том, что «никто читать не будет», я могу опровергнуть эмпирически. Мы рассылали наш проект декларации некоторым ученым, так они его читали и даже высказывали свои соображения.

В.Н. Порус: Можно возразить? Во-первых, не надо путать различные вещи. Когда выносится запрет на плагиат, это одно дело. А когда ученому рекомендуют в одной статье защищать не более одного тезиса – это совершенно другое. Одно относится к сфере морали или права, а другое – к стандартам рационального выражения своих мыслей. Вообще, правил написания статьи много. Среди них на первое место я бы поставил следующее: не делать орфографических и синтаксических ошибок. Для некоторых научных статей это очень существенно. Мне как редактору очень часто приходится исправлять грамматические, синтаксические и стилистические ошибки. Но главное, конечно, не это. Главное касается роли просвещения в распространении правил морального поведения. Представьте себе такую ситуацию. Какие-то ученые приходят к выводу (окончательному!) о том, что растительная пища рациональнее в употреблении, чем животная. Они обосновали это положение эмпирически и теоретически, создали систему просветительских лекций и отправились с ними в племя каннибалов. Лекции прочитаны, просвещение работает на полную катушку, но плачевный (для просветителей) результат нетрудно предсказать. Безусловно, просвещение весьма полезно. Знать, чем отличается правостороннее движение от левостороннего, очень важно. Очеловечивание человека начинается с соблюдения некоторых запретов, но я не думаю, что вопросы морали сводятся к этим просветительским стратегиям. Мораль научного сообщества, будь то академическое или университетское, не может значительно отличаться от морали общественной. Наука не может быть более моральна, чем общество. Попытки сделать научное сообщество образцом морали для всего общества, как правило, заканчивались печально либо для ученых, либо для общества. Мы должны говорить о самой стратегии создания кодексов этического поведения как основы воспитания, организации, продвижения к некоторым искомым результатам. С этой точки зрения нужно прежде всего обращаться к реальности, которая нас окружает, и находить причины неэтичности в этой реальности, а не в различных рассогласованиях по поводу тех или иных этических принципов. О принципах можно спорить, а реальность такова, какова она есть. Идеалистическая вера в то, что просвещением, пропагандой, сообщением некоторых правил можно изменить реальность, является наивной утопией. Хорошие правила морального поведения должны прежде всего возобладать в действительности (а не в кодексах). Только тогда они будут соблюдаться и поддерживаться. Когда же они являют собой разительный контраст по сравнению с действительностью (а что такое действительность, мы знаем!), то прежде всего проигрывает стратегия просветительства. Стратегия просветительства может выступать как ширма, за которой будет скрываться действительность во всей ее неприглядности.

Э.М. Мирский: Я хотел сказать одну простую вещь чисто эмпирического характера. В 2005 г. в моем журнале была опубликована Хартия научных работников (в моем переводе). Это список рекомендаций Европейского совета. ЕС как сугубо бюрократическая организация не имеет права ничем управлять, он может только давать рекомендации или управлять теми программами, которые отнесены к его статусу. Сама Хартия – довольно забавный документ, который состоит из общей преамбулы и трех кодексов: 1) Кодекс поведения исследователя, его права (прошу обратить на это внимание, ведь у нас нигде не пишется о правах ученого, преподавателя вуза – это отсутствует как факт. У нас есть только должностные инструкции!); 2) Кодекс поведения руководителя организации: какие обязанности есть у организации перед самой собой и перед исследователями, которые в нее входят; 3) Кодекс поведения при приеме исследователя на работу. Было ясно, что Хартия исследовательских работников имеет именно такую структуру, и делать ее меньше нет никакого смысла. Замечу, что она вызывала разную степень интереса, но любопытно, что ее принял Томский университет (мне, правда, неизвестен правовой статус этого решения), где этими вопросами занимаются. Так что просвещение – не такое бессмысленное занятие, как это может показаться.

Источник: http://vphil.ru/